СТО ЛЕТ СО ДНЯ КОНЧИНЫ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА

Соловьев никогда не был философом в каком-то ограниченном, "школьном" смысле. Он всегда стремился, чтобы философия была связана с жизнью, и можно сказать, что ему удалось значительно повлиять на сознание русского общества. Он не остался неуслышанным. Благодаря тому призыву, который раздался из уст Соловьева, со страниц его сочинений, русское общество в значительной своей части отказалось от поверхностного материализма, атеизма, позитивизма и обратилось к религии, обратилось к христианству, к Православию. Мы видим в истории нашего общественного сознания в конце XIX и в первое десятилетие XX века два параллельных процесса.

С одной стороны, общество все больше и больше скатывалось к революции. С другой стороны, и во многом наперекор этой общей тенденции - происходило то, что в наше время, может быть чересчур торжественно, именуется "русским религиозным возрождением". Но действительно, некое подобие религиозного возрождения было. Прежде всего, у той интеллигенции, которая так легкомысленно и поспешно отреклась от религии примерно в середине XIX века.

И Владимир Соловьев после своей смерти оказывал все большее и большее влияние на русское общество. Это влияние продолжалось и после революции. Оно сказывается и в той русской религиозной философии, которая развивалась за пределами Советской России - в эмиграции; оно сказывается и в той философии, которая, несмотря ни на что, продолжала существовать в России. Скажем, первой философской любовью замечательного нашего философа Алексея Федоровича Лосева был именно Соловьев. И любовь к Соловьеву Лосев пронес через всю свою долгую жизнь, и уже в конце жизни он написал большую монографию о Соловьеве, которая стала лучшим сочинением, посвященным Владимиру Сергеевичу Соловьеву.

Конечно, в рамках газетной статьи трудно говорить о философии как таковой. Поэтому мы не будем о ней говорить много. Я хочу отметить прежде всего то, что Соловьев не хотел, чтобы философия была только философией. Соловьев хотел объединить в единый синтез религию, философию и науку.

Как правильно отмечает прот. Василий Зеньковский, из того соединения веры и философии, которое предлагал Соловьев, философия выигрывала больше, чем вера. Но все же нельзя сказать, что философия Соловьева во всем руководствовалась христианскими началами. Прежде всего, нужно сказать какие-то общие слова о том, что такое религиозная философия: не нужно ставить знак равенства между философией и богословием. Философия - даже если она религиозная - находится как бы на границе. Она обращена не к Церкви только, она обращена ко всему миру, она взывает к человеческому разуму, которым равным образом наделены верующие, принадлежащие к Церкви, и не принадлежащие к ней люди. И будучи в этой пограничной области, на границах Церкви, философия, конечно, представляет собой некую зону опасности. Служа философии, можно уклониться на какие-то пути, не согласные с религиозной ортодоксией. Сам Соловьев это продемонстрировал очевидным образом.

И в этом смысле можно сказать, что труд религиозного философа является как бы неблагодарным. Соловьев оказал на очень многих большое влияние. Очень многие благодаря Соловьеву обратились в христианскую веру, будучи прежде неверующими или равнодушными к вере. Но потом, обращаясь к христианской вере, обретая ценности положительной религии, люди, вступая в церковную сферу, уже как бы поворачивались спиной к той религиозной философии, которая их побудила переступить церковный порог. И поэтому даже у тех, кто некогда увлекался Соловьевым, потом могло наступить полное охлаждение к нему. Это очень часто случалось с теми, кто обращался в веру в начале XX века. И это, конечно, может быть и в наше время: и в наше время многие, благодаря религиозной философии и, в частности, благодаря Владимиру Сергеевичу Соловьеву становятся верующими. И вот таких людей можно призвать как бы к элементарной благодарности. Они должны понимать ограниченность возможностей религиозной философии и в то же время должны признать определенную п
ользу, которую она может иметь как служанка Церкви. А Соловьев именно на это служение и стремился поставить философию. Он считал, что современное философское сознание призвано, как он выражался, "оправдать веру отцов". И если исключить здесь оттенок некоторого высокомерия (поскольку Соловьев все-таки говорит о вере отцов как о чем-то недостаточном, чему не хватает рационального, научного обоснования), то все-таки такая задача философии может быть признана вполне законной, вполне церковной.

Если говорить о философии Соловьева по существу, то в ней соседствуют две основные темы. Она из них - чисто христианская. Это тема Богочеловечества. И считая центральным событием бытия мира Боговоплощение - явление на землю Сына Божия - Соловьев понятие Богочеловечества распространяет на всю человеческую историю. Вся человеческая история - есть история взаимоотношений человека с Богом. Богочеловечество - это и задание истории человечества, и то, что в каком-то смысле с самого начала присуще человеку как созданному по образу Божию и призванному в Богообщение. Вот эту идею Богочеловечества, предельно широко понимаемую, можно оценить как идею вполне христианскую и весьма плодотворную.

С этой идеей у Соловьева соседствует, перекликается с ней и сочетается, хотя и не совсем органическим образом, другая идея - идея Всеединства. Идея происхождения нехристианского - платонического, которая вела Соловьева к пантеизму, к прямому отрицанию сотворенности мира Богом. И эта вторая идея - Всеединства - нашла широкий отклик у продолжателей Соловьева, других русских религиозных философов, в частности развиваясь в форме Софиологии, которую тоже инициировал Владимир Соловьев.

Софиология - это совсем особая тема, и здесь я хотел бы сказать только то, что у Владимира Соловьева софиология, во-первых, не является основополагающей идеей, и, во-вторых, тесно связана с его особым мистическим опытом. Я не буду настаивать на доброкачественности мистического опыта Владимира Соловьева, но в то же время я хотел бы призвать к некоторой умеренности и осторожности в суждениях об этом опыте. Хотя бы по тому соображению, что одно дело - сам опыт, а другое дело - его интерпретация человеком, пережившим этот опыт.

Несомненно, что Соловьев был человеком мистически одаренным. Он жил в атмосфере постоянного общения с нездешним миром, но это было связано и с некоторыми особыми опасностями. Известно, что Соловьев увлекался оккультизмом, еврейской каббалой, различными неортодоксальными христианскими и парахристианскими учениями (скажем, древнехристианским гностицизмом, который на самом деле был своего рода христианско-языческим синкретизмом), а также западной протестантской новоевропейской мистикой, в которой пытался найти нечто родственное своему собственному мистическому опыту.

В отличие от Владимира Соловьева софиология таких авторов, как прот. Сергий Булгаков или ранний Флоренский (эти ранние софиологические опыты Флоренского были написаны еще до того, как он принял священство), превращается без основанности на мистическом опыте - в некую чисто рациональную конструкцию. Впрочем, не будем останавливаться на софиологии...

Нужно сказать хотя бы немного о биографии Владимира Сергеевича Соловьева. Его жизнь весьма выразительна - она как бы в высокой степени соответствует его внутреннему духовному облику.

Соловьев родился в 1853 году, он был внуком московского священника и сыном знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева. Соловьев воспитывался в религиозной обстановке. Его отец в отличие от многих интеллигентов того времени усердно посещал воскресные богослужения. Но, несмотря на это религиозное воспитание, в ранней юности (еще в гимназические годы) Владимир Соловьев пережил период бурного отрицания религии - атеизм и материализм. Один его гимназический товарищ, известный философ профессор Лопатин, вспоминал, что он никогда в своей жизни не встречал такого убежденного и последовательного материалиста, каким был Владимир Соловьев в этот, очень недолгий, период его увлечения безбожием.

Он вскоре преодолел этот кризис веры. В университет он, впрочем, поступил сначала на естественный факультет, но, проучившись там целых три года, не был удовлетворен этим своим выбором и перешел (точнее, сдал экзамены) на историко-филологический факультет. Надо сказать, что философских факультетов в то время вообще не существовало. Философия изучалась на историко-филологических факультетах.

После сдачи кандидатского экзамена Соловьев в течение целого учебного года в качестве вольнослушателя посещал лекции в Московской духовной академии. (Надо сказать, что философия в наших дореволюционных духовных академиях была поставлена очень высоко, ничуть не хуже, чем в университетах.) И затем началась вроде бы блистательная ученая карьера молодого философа. Он защищает магистерскую диссертацию, затем вскоре защищает и докторскую диссертацию. Но ему не было суждено стать академическим ученым. Это не соответствовало прежде всего его натуре. Ему претили склоки между профессорами, в результате которых он покинул Московский университет. Переселившись в Петербург, он, несмотря на то, что защитил докторскую диссертацию, не получил профессорской кафедры и одно время читал лекции в Университете и на Высших женских курсах в качестве приват-доцента. Но и это преподавание было внезапно прервано. В трагическом для России 1881 году Соловьев в конце марта - того марта, в первый день которого был убит царь Александр II Ос
вободитель, Соловьев прочитал публичную лекцию, в заключение которой, с одной стороны, осудил грех и преступление цареубийства, но с другой стороны - со своей лекторской кафедры призвал Императора помиловать цареубийц во имя христианских начал. Эта, можно сказать, дерзкая выходка Соловьева навсегда испортила его отношения с официальной Россией. Победоносцев, который когда-то очень ценил Владимира Соловьева, после этого иначе не называл его, как "безумный Соловьев". А Александр III, новый Император, на докладах Победоносцева о каких-то очередных неправильных поступках Соловьева писал ремарки: "И подумать только, что это - сын милейшего Сергея Михайловича!.." (которого Александр III очень хорошо знал, поскольку Сергей Михайлович Соловьев был его профессором русской истории).

После того как Соловьев сделал невозможной свою дальнейшую академическую деятельность, он начинает вести скитальческую жизнь, очень много времени проводит в различных путешествиях, довольно часто ездит за границу. Причем эта жизнь, неустроенная, сопровождавшаяся иногда денежными перебоями (хотя Соловьев, в общем-то, получал неплохие гонорары за свои литературные сочинения), конечно, не могла хорошо сказываться на его здоровье.

В эволюции Соловьева исследователи выделяют минимум три этапа. Первый этап - это время, когда Соловьев пишет две свои диссертации. В это время он примыкает к славянофильству. И первые его философские работы направлены против Запада. Второй этап биографии Соловьева - это период, когда он переживает острое увлечение католицизмом. Он совершенно пересматривает свое прежнее отношение к католицизму, которое он заимствовал у славянофилов, и начинает действовать в пользу объединения Церквей. Соловьева по этому поводу рассматривают как некоего предтечу экуменического движения.

Надо сказать, что намерения Соловьева были весьма решительные. В его сознании возникает то, что он сам называет "теократическим проектом". В этом проекте своеобразно сочетаются начала западничества и славянофильства. Соловьев теперь признает равно неудовлетворительным состояние и Запада, и России. Для того чтобы христианский мир исполнил свое назначение, чтобы вся общественная жизнь оказалась пронизана христианскими началами, нужно (как считает теперь Соловьев) объединение двух главных сил, которые действуют в христианском мире. Эти две силы - римский первосвященник и Российский Император. Соловьев пытается завязать контакты с обеими этими инстанциями для того, чтобы осуществить свой такой смелый и дерзновенный проект. Но, как я уже сказал, его отношения с официальной Россией Александра III были безнадежно испорчены его поступком в марте 1881 г., а обращение к римскому папе тоже никаких результатов не дало, хотя для осуществления своего проекта Соловьев предпринял немалые усилия. Он сближается с некоторыми пр
едставителями католического духовенства, весьма влиятельными. И среди них в первую очередь нужно назвать хорватского епископа Штроссмайера. Штроссмайер был совсем не худшим представителем католического епископата. Известно, что на I Ватиканском соборе Штроссмайер был одним из главных противников провозглашения догмата о папской непогрешимости, однако после того, как этот догмат был принят, Штроссмайер подчинился и больше не выступал против него. Штроссмайер, будучи хорватским епископом, был тоже своего рода славянофилом.

И вот, по просьбе Соловьева, Штроссмайер передал краткое изложение соловьевского проекта римскому папе. Из этого ничего не вышло, потому что, конечно, сам по себе проект был весьма фантастическим, а кроме того, для того чтобы католическая церковь всерьез прислушалась к этим, мягко выражаясь, смелым предложениям "одинокого русского мечтателя", она должна была совершенно пересмотреть свою политику в России.

Католическая церковь в XIX в., так же как и в наши дни, полностью отождествила свои интересы в России с интересами польского народа. А именно - агрессивное отношение польских католиков ко всему русскому делало невозможным в то время, так же как делает невозможным в наше время, даже какой-то диалог, даже какое-то элементарное взаимопонимание Православия и католичества. В наше время идет на территории России, на территории бывшей Российской Империи самая настоящая война за обращение русских в католичество. Но такая же война - война, которая ставила себе те же цели - шла и в XIX в. С той существенной разницей, что в XIX в. Православие в России было под покровительством Императорской власти, благодаря чему миллионы униатов (потомков тех, кто в свое время был насильственно обращен в унию) были воссоединены с Православием. Католическая церковь с этим примириться не могла и пыталась отторгнуть от Православия этих униатов. Отчасти это удалось, поскольку при переходе униатов в Православие самые непримиримые униаты объ
явили себя католиками латинского обряда. И вот, Соловьев волей-неволей, защищая католичество, должен был защищать эти узкие и, в общем-то, не соответствующие стратегическим интересам католичества интересы поляков на территории Российской Империи. Правда, Соловьев готов был их защищать до известного предела: он защищал католичество, он защищал униатство, он выступал против любых ограничений религиозной свободы; и в то же время Соловьев был противником отделения Польши от Российской Империи.

Теократический проект Соловьева предстанет в нашем изложении в неполном виде, если мы не упомянем еще один важный момент. По представлениям Соловьева, в жизни христианского общества должны действовать три силы, в соответствии с тремя ветхозаветными служениями, которые объединились в Господе нашем Иисусе Христе и впоследствии были делегированы Христом земной Церкви. Эти три служения суть: служение священническое, царское и пророческое. Это известная катехизическая истина, и оригинальность Соловьева разве что в том, что он упорно применял эту истину к современности XIX в. Понятно, что для Соловьева в период его католических увлечений высшим представителем священства явился римский папа, высшим представителем царского служения в то время, когда Соловьев культивировал свой теократический проект, был Российский Император, а вот третье служение - пророческое - Соловьев предоставил не кому иному, как себе лично. Свободный пророк, как он говорил, - это необходимый член этой социальной триады. Он должен возвещать Боже
ственную истину не только царям, но и священникам. То есть та роль, которую приписывал себе Соловьев, была, в общем-то, весьма высокая.

Когда из теократического проекта ничего не вышло, Соловьев пережил определенное разочарование. Это выразилось в разочаровании в церковности вообще. Причем это разочарование очень часто принимало формы крайней агрессивной враждебности в отношении той Церкви, к которой Соловьев принадлежал по рождению. Например, в середине 90-х годов Соловьев пишет к одному своему очень близкому другу, у которого родился ребенок, и по правилам Церкви был немедленно крещен. Соловьев обрушивается с самыми резкими упреками на своего друга. Он его обвиняет в том, что после того, как он "по своей воле" приобщил своего ребенка (как выражается Соловьев) "к Греко-Российской синагоге", он на себя самого возложил "все грехи этой синагоги" - и сожжение раскольников, и проч. Даже католический биограф Соловьева не выдерживает и пишет, что этот упрек Соловьева несовместим не только с православной церковностью, но и с любой церковностью вообще. Потому что если сознательно принадлежащий к Русской Православной Церкви ответствен за сожжение раск
ольников, то за какое количество костров должен быть ответствен человек, который сознательно избирает римско-католическое исповедание?

Однако этот период антицерковных настроений, период, когда Соловьев даже весьма сочувственно отзывается о протестантизме, закончился. Закончился в 1896 году. И закончился не таким уж неожиданным образом: Соловьев исповедался и причастился у тайного униатского священника Николая Толстого, прочитав перед этим Триденское исповедание веры, которое полагалось читать лицам, принимающим католическое исповедание. Вскоре после этого священник Толстой с помощью того же Соловьева сбежал за границу, потому что русские власти до него добрались, униатство было запрещено в Российской Империи (полностью - с 1875 года) и могло существовать только подпольно. Этот переход Соловьева в католичество в 1896 году, который, в общем-то, ни у кого не вызывает сомнений, является причиной того, что католики причисляют Соловьева к своим. Но жизнь Соловьева еще продолжалась. И мы имеем основания считать, что Соловьев умер, все-таки примирившись с Православной Церковью. И по-видимому, он к этому начал стремиться очень скоро после того, как
совершил свой такой решающий шаг, причастившись у униатского священника.

Уже в следующем, 1897 году Соловьев исповедуется у православного священника. Однако священник не допускает его до причастия. И вот об этом эпизоде хотелось бы рассказать несколько подробнее. О нем сохранились воспоминания свидетельницы, которые были напечатаны уже после революции в эмигрантском журнале "Современные записки". Эта свидетельница рассказывает о том, что Соловьева исповедывал его университетский учитель, профессор церковной истории в Московском университете, протоиерей Александр Михайлович Иванцов-Платонов. Это произошло тогда, когда Соловьев заболел, и с этой болезнью внешне связано то, что был приглашен о. Иванцов-Платонов для исповеди и причащения. Цитирую воспоминания госпожи Ельцовой.

"Александр Михайлович Иванцов-Платонов был у Владимира Сергеевича очень долго и долго с ним говорил. Тем не менее, выйдя от него, сказал, что не причастил его, что в его состоянии нет, по-видимому, ничего угрожающего, а так как Соловьев что-то ел утром, причастие они отложили. Александр Михайлович, человек большого ума, можно сказать, даже святости, вышел от него как бы чем-то озабоченный и угнетенный".

Итак, причащение не состоялось по той надуманной причине, что Соловьев чего-то поел и не так уж серьезно болен, чтобы можно было опасаться за его жизнь. На самом деле Соловьев не сподобился в тот момент причащения по другой причине. Об этом мы узнаем из сообщения священника, который исповедывал Соловьева перед смертью.

Соловьев умер 31 июля (ст. ст.) 1900 года, то есть через три года примерно после того, как его исповедывал о. Александр Иванцов. Умирал Соловьев в имении князя Трубецкого, брата двух его друзей-философов - Сергея и Евгения. Через десять лет после смерти Владимира Соловьева священник Беляев, который его исповедывал перед смертью, напечатал очень важное для нас в связи с переходом Соловьева в католичество сообщение. Итак, священник Беляев пишет:

"Исповедывался Владимир Сергеевич с истинно христианским смирением. Исповедь продолжалась примерно около получаса. И, между прочим, сказал мне, что не был на исповеди уже года три, так как, исповедывавшись последний раз, поспорил с духовником по догматическому вопросу (по какому именно, Владимир Сергеевич не сказал) и не был допущен им до Святого Причастия. "Священник был прав! - прибавил Владимир Сергеевич, - а поспорил я с ним единственно по горячности и гордости. После этого мы переписывались с ним по этому вопросу, но я не хотел уступить, хотя и хорошо сознавал свою неправоту. Теперь я вполне сознал свое заблуждение и чистосердечно каюсь в нем!" Когда закончилась исповедь, я спросил у Владимира Сергеевича, не припомнит ли он еще каких-нибудь грехов. "Я подумаю и постараюсь припомнить!" - ответил он. Я предложил ему подумать, а сам стал было собираться идти служить Литургию. Но он остановил меня и попросил прочитать ему разрешительную молитву, так как боялся впасть в беспамятство. Я прочитал над ним разреш
ительную молитву и пошел в церковь служить обедню. Отслужив обедню, я с обеденными Святыми Дарами пришел снова к Владимиру Сергеевичу и спросил его, не припомнил ли он за собой еще какого-нибудь греха. "Нет, батюшка, - ответил он, - я молился о своих грехах и просил у Бога прощения в них, но нового ничего не припомнил". Тогда я причастил его Святых Таин."

Итак, из этого сообщения мы узнаем не только то, что Соловьев перед смертью исповедывался и причастился у православного священника. Это, в общем-то, вполне соответствовало убеждениям Соловьева, которые он неоднократно высказывал: Соловьев не считал, что он отрекся от Православия, когда он перешел в католичество. Соловьев претендовал на некое объединение в своем лице двух церквей. И в этом смысле само по себе причащение у православного священника еще не означает, что Соловьев отказался от своего католичества. Гораздо важнее здесь сопоставление того, что сообщает священник Беляев, с тем, что мы знаем об исповеди у о. Александра Иванцова-Платонова, поскольку, несомненно, догматический спор с о. Иванцовым был как раз о католичестве - о католических догматах. Поскольку это было темой, которой очень усердно занимался о. Иванцов-Платонов, автор замечательного исследования о Константинопольском патриархе, Святителе Фотии, который был, как мы знаем, одним из главных и первым по времени антилатинским полемистом. Несомн
енно, о. Иванцов убеждал Соловьева в неправоте некоторых католических учений, и предсмертное покаяние Соловьева означает, что он перед смертью эту неправоту признал.

Мы не можем настаивать на каких-то деталях, но несомненно, что Соловьев перед смертью отказался от своего католичества.

Я хотел бы обратить ваше внимание на последнее сочинение Соловьева - его "Три разговора", в которое включена "Краткая повесть об антихристе". Это замечательное сочинение, которое примирило с Соловьевым многих из тех, кто был им недоволен прежде. Скажем, Победоносцев, который в прежние годы неоднократно пытался ограничить сферу влияния Соловьева, на этот раз был в восторге от его последнего сочинения. "Три разговора" посвящены критике толстовства, а в краткой повести об антихристе, которая вставлена в "Три разговора", Соловьев излагает свое видение последних времен, которые, как он предполагает, должны наступить в XXI в., в который мы с вами вступаем. Вот это сочинение - "Три разговора" - можно было бы рекомендовать для первого знакомства с творениями нашего замечательного соотечественника Владимира Сергеевича Соловьева.

Прот. Валентин АСМУС

Уважаемые читатели!

Вы можете присылать нам свои отзывы о наших публикациях на адрес:  radrad@mrezha.ru

| Другие номера  | Оглавление номера |

Webmaster

Copyright © 2000 Radonezh.
Дизайн: Григорий Малышев